Можно, конечно, и похихикать, но то, что я напишу ниже серьёзно. По крайней мере, для меня.
Ничто в жизни не происходит вдруг, процессы могут тянутся годами и быть латентны. В истории и в истории искусств что-то может занять столетия.
Когда начинается постмодернизм? С его теоретического оформления силами в основном, французов, в конце пятидесятых-шестидесятых годов XX столетия? Нет, конечно.
Формирование теоретического корпуса постмодерна, действительно, завершилось в 1960-1970 годы, и оно, якобы, логически вытекает из процессов эпохи модерна как реакция на кризис её идей, а также на, так называемую «смерть» супероснований: Бога (Nietzsche) и автора (Barthes).
Как принято в постмодернизме, и «кризис» придуман и «смерти» срежиссированы. Постмодернизм - дитя не жизни, но концепции.
Тот же «Фонтан» (1917) Марселя Дюшана - абсолютный постмодернизм. Скандалист Дюшан, действуя, как ему казалось, в рамках модернистского скандала, явил абсолютно контекстозависимый объект. Вынеси его на улицу - старый писсуар, внеси в Музей - культурный артефакт. Постмодернистом явился нам и неудачливый постимпрессионист Казимир Северинович Малевич со своей разноцветной наглядной геометрией.
Идеологи постмодерна декларируют, что в начале XX века классический тип мышления эпохи модерна меняется на НЕклассический, а в конце века — на постНЕклассический. Хотелось бы пощупать границу классического и НЕклассического. Дальше то всё видно. Приятно, что ощущения «отцов» постмодерна не противоречат моим ощущениям классичности модерна и модернизма, но увы, на этом наши пути расходятся.
Сколько ни ссылайся на «Брейгелевскую» традицию (хотя, что-то постмодернистское есть и в самой этой «многоэтажной », многочленной и разнокачественной семейке))), а у, действительно, Старшего Брейгеля нет ёрничества, нет сознательного «тиражирования» чужих работ, в отличии от Старших и Младших Янов и других.
Сколько ни прикрывайся пошлыми фразами о "жизни в её многообразии", а факт искусства не тождественен факту жизни.
А ёрничество не люблю. Юмор люблю, а ёрничество, увы. Это тот перекрёсток, на котором расходились дороги Райкина и жванецких с шендеровичами (при всей разнице уровней способностей последних). Что-то мелкое, фига в кармане, усмешка за спиной, которую слабО продемонстрировать открыто, борьба с тем, кто не может ответить, с ушедшими…
Но, давайте ка, к нашим сегодняшним картинкам.
Это одна картина и её фрагмент, мимо которого молча проводили детей в Третьяковке (когда их туда водили). Это работа Марка Шагала, 1918 года, «Над городом» (141×197, ГТГ).
Об этой картине есть в книге воспоминаний Беллы Шагал «Горящие огни». Например, описание того, как Марк Шагал «отправляет» их двоих в полет:
«Ты бросаешься к полотну, дрожащему под твоей рукой. Обмакиваешь кисти. Хлещет красный, синий, белый, черный. Втягиваешь меня в водоворот красок. И внезапно ты отрываешься от земли и тянешь меня за собой».
Романтика. Полёт… Но летали и падали герои повести Тургенева «Первая любовь». И это было серьёзно. А здесь… здесь очевидный романтизм, со стороны "Позвавшего в полёт" неприметно, но настойчиво приправлен ёрничеством. Как там, у Беллы: «Хлещет красный, синий, белый, черный… »?
Хлещет. И немного подтекает что-то коричневое.
О PIP (Picture in Picture), о второй сегодняшней картинке (в левом нижнем углу "живописного манифеста романтизма") Белла не упомянула. Да и я пишу это не для знатоков (можно не морщиться), а исполняя, возможно неправильно мной понимаемую миссию просветительства.
Жан-Поль Сартр написал (и вот это - точно): «Достоевский как-то писал, что «если Бога нет, то всё дозволено». Это - исходный пункт экзистенциализма».
У Достоевского нигде нет этой фразы, которую, отчего-то любят приписывать ему все: от Керенского до Чубайса (брата) и Виктора Ерофеева (последние, конечно, оспаривают и мысль и само присутствие Божие), но, действительно, если отследить линию Ивана Карамазова на протяжении романа, мы, пожалуй, эту мысль получим.
У Шагала - постмодерниста, Бога нет. Это, скорее плохо (правда, тогда он был комиссаром в родном Витебске, сам у себя закупал работы)). Вот этот, гадящий в углу мужичонка всё портит. Гадит он, в конце концов, на чувства и страсть Беллы.
Согласно рассказам, Врубель приходил по ночам на выставку и четырнадцать (!) раз правил голову Демона. Был не уверен. Шагал уверен, он не замазал «диареиста».
Эта уверенность в собственном совершенстве, удивительным образом, свойственна постмодернизму, хотя никак не вытекает из его постулатов о зыбкости и туманности неоднозначного мира.
Видать, не так и неправ был Лукич, рассуждая о борьбе и единстве…